На закате своей жизни, когда очевидно уже, что лучшие годы миновали, я предаюсь ретроспективным измышлениям, обозревая, так сказать. Перечитываю Лема, - то, что пропустил в своё время, - и других. Не упустил ли я что-то важное? Что ещё я должен понять?..
Лем был, конечно, феноменом Европы. Начав писать в военные годы, чтобы не сойти с ума от ужаса оккупации, он с головой погружался в фантастические миры. таким образом выдерживая всю эту жуть - холод, голод, отсутствие света, постоянный вой сирен и ужас от мысли, что в любой миг в дверь может постучаться гестапо, а затем допросы, пытки и мучительная смерть в концлагере. Так Лем начал писать - с невероятным по степени накалом драматизма, учитывая обстоятельства, а также личный темперамент. Это редкостная по своей выраженности польская литературная школа, а по масштабам - характерная европейская фантастика. Наряду с Артуром Кларком и Гербертом Уэллсом, Станислав Лем представляет мастодонта европейского формата в жанре. Характерно, что трое выдающихся русских фантастов также были польского происхождения - я имею в виду Циолковского (фамилия из рода Jastrzębiec), братьев Стругацких и Кира Булычёва (также из польских дворян, люто, как водится, ненавидевшего Советы). Именно благодаря Стругацким Лем был так популярен в советской России, равно как и двое других иностранных фантастов - Кобо Абэ и Джон Уиндем, коих Стругацкие переводили и способствовали изданию на русском языке*. Все эти авторы не очень хорошо известны в США, где существует огромная местная литературная школа, и американцам же принадлежит сам жанр научной фантастики, поскольку в Европе это было скорее литературно-философское направление нежели фантастическое (у Лема, скажем, все темы проникнуты глубочайшей фундаментальной философией, коя у американских авторов начисто отсутствует; - это, к слову говоря, причина, по которой вообще европейцы и лично Лем относились пренебрежительно к американской фантастике); Уэллс, Кларк и Лем - это в первую очередь философы, равно как и наши фантасты - Якубовский (фамилия опять польская), Обручев, Полещук, отец и сын Абрамовы, Гуляковский, Булгаков, Беляев, Алексей Толстой и многие другие (кроме Головачёва, Петухова и подобных, которые писали т.н. "боевую фантастику"); эти философские мотивы могут звучать как с мрачной серьёзностью, так и с совершенно неподражаемым, свойственным только европейским фантастам иронической беспечностью (этой манере в США пытался подражать Гаррисон, но очень топорно). В свою очередь у нас в Европе весьма мало кому интересны мастодонты американской фантастики - Азимов, Хайнлайн, Брэдбери. Азимов, на мой взгляд, вообще нечитабелен, тогда как в США считается лучшим, когда-либо писавшим фантастику там. Те, которые помельче, - всякие Смиты, Дики, Куки, Блохи, Саймаки, Лейберы, Лавкрафты и прочие дворняжки, - примитивны, как амёбы. Пока ещё никто не нашёл там ничего философического, да они и писали в виде заработка, а не от избытка ума, что смешно ("За книгу мне платили довольно мало, и я просто обязан был сделать как можно больше книг. У меня были жена и дети, которые тратили чудовищно много. Стоило жене увидеть на улице автомобиль новой марки, который ей приглянулся, как она немедленно шла в магазин и покупала его. Я же по калифорнийским законам обязан был отвечать за ее долги; поэтому я писал, как безумный. Насколько я помню, всего за пять лет я выдал шестнадцать романов. Я писал по шестьдесят законченных страниц в день", - рассказывает бабораб Дик; только представьте: я на двух страницах высказываю концепты для нескольких диссертаций, а тут - 60 страниц в день наваляно и нет в этом ни признаков, ни намёка осмысленности! - так пишут американцы, у которых даже оценивается не работа, а число слов).
Как человек Лем был известен крайне тяжёлым характером и полнейшим неумением и нежеланием идти хоть на какие-то комрпомиссы. Он рассорился практически со всеми, с кем сводила его судьба и был в конфликте даже с ближайшими родственниками. Это же нежелание договариваться создавало проблемы для публикаций, потому что Лем, подобно Фуьчи, был никакой переговорщик. Возможно, по этой причине он не был так известен в Польше, как в Чехии, России и Финляндии. Кажется, это несколько задевало его - то, что его не ценят в Польше, и в одном из интервью, когда его стали расхваливать как великого литератора, столь широко признанного всюду, он со свойстенной ему резкостью и категоричностью оборвал: "Но не в Польше!". В Польше он издавался хуже, чем в Германии. Как все люди с непреклонным характером, уважемый пан Лем предпочитал общение с собаками, нежели людьми. Людей он ценил мало. В этом смысле он схож с Брэдбери, который на вопрос о будущем человечества только брезгливо отмахнулся - ну какое будущее может быть у "с**ных идиотов"?..
Начав писать от ужаса, чтобы не сойти с ума, Лем по той же причине отличился не только запредельной мрачностью и глубочайшей пессимистичностью своих воззрений. но и невероятной, беспрецедентой мягкостью и добротою, что также свойственно людям, коим довелось наглотаться ужаса вдосталь. Таким мягким тоном, каким Лем писал свои иронические истории, не высказывался в литературе, вероятно, более никто. Это в некотором роде обратная сторона того запредельного ужаса, который он пережил в годы войны. Он не сломался и сохранил свой рассудок только благодаря литературе - не своим качествам, и по этой причине. вероятно, испытывал к литературе что-то вроде сыновьей благодарности. Лем никогда не принуждал себя писать, это было в буквальном смысле образом его жизни. Он ведь не только фантастику писал, но и довольно серьёзные научные и философские трулы в ключе футурологии. Очень был и политизирован, но это последнее, что нас интересует. (Как поляк, Лем был маниакальным русофобом, это вроде как норматив, мы не обращаем внимания - это всё наносное, да и людям самим часто стыдно за свой шовинистский бред; мне тоже).
Критические оценки творчества Лема меня всегда поражали. Роман "Магелланово облако", по их мнению, якобы "неудачный", а последний роман "Фиаско", как им кажется, затянут, многословен и вымучен (он абсолютно великолепен, прочитал от первого до последнего слова и до сих, спустя 20 лет (рус. изд. серия "Золотой фонд мировой классики", 2003), нахожусь под впечатлением), - это по каким таким критериям делают такие оценки? Разве они вообще существуют в искусстве? По мнению этих же клоунов, Золя и Флобер (абсолютно нечитабельные) "великие литераторы". И если это так изумляет меня, вызывая почти негодование, то как же это должно было подбешивать Лема, который критику не переносил органически и бросался с кулаками на всякое критическое замечание, настойчиво требуя аргументировать, в чём именно суть претенции? Он так мог названивать по телефону круглые сутки, истерично требуя ответа) Поляки умеют быть назойливыми, мне это известно) В этом смысле Лем обладал точно таким же характером, как и знаменитый учёный Александр фон Гумбольдт, известный своей крайней принципиальностью, из-за которой к концу жизни рассорился фактически со всеми (как и Лем). При этом был редкостных душевных качеств человеком. Чем вызвана такая категорическая прямолинейность, непонятно, зато это не может не вызывать восхищения и уважения. Человек не может быть фальшивым, если не желает отступить от своего мнения ни на йоту, жертвуя родными и близкими ради своих идеалов. Некий ментальный пуризм, не терпящий помарок. Отсюда бурные реакции на критику)
Кроме того, я не согласен с критикой в принципе, ибо критериев, повторю, в Искусстве нет, а есть только личная пристрастная оценка. И будет лицемером и лжецом тот, кто скажет, что он "беспристрастен" и "объективен". Так не бывает. Всякий субъектвиен. Посмотрите, как Адорно высказывается о русских композиторах - это практически эталон предвзятости. А опус "Психология французского народа" Фулье - самое тошнотворно-слащавое, что я когда-либо читал, субъективность высшего сорта; и сравните это с известным пасквилем Кюстина о русских - я вообще не понял, о ком он это писал, это просто фельетон какой-то; та же чушь у Шубарта "про русских", - таких примеров миллион. Вот моя предвзятость: то, что я высказываю о "римской империи" - не есть претензия на достоверность, а токмо моя глубокая личная неприязнь, поскольку оная "империя" распространила религиозный фундаментализм западного и восточного типа, из коих произрос уже светский фундаментализм в виде капитализма и коммунизма, ныне представленных в виде "либерализма" и "консерватизма", что и явилось пресловутым "закатом Европы" по Ницше - Шпенглеру. Субъективно? Спорно? Да, конечно. Это нельзя ни доказать, ни опровергнуть, хотя аргументы есть в пользу того и другого (так Блаватская и теософы отвергали идею Дарвина об "эволюции", настаивая на обратном - о регрессе, инволюции: не человек происходит от обезьяны "благодаря труду" (это ж надо было ещё такое сморозить)), а наоборот, божественный изначально человек всё более и более деградирует. и именно труд превращает человека в обезьяну, очевидно). Как и в любом случае идёт речь только о субъективности! "Мировое турне" какой-нибудь американской группы подразумевает выступление в Штатах, Мексике, в паре стран Западной Европы, в Японии и иногда с заездом в Австралию - курам на смех. Это даже не десятая часть мира. Я считаю - субъективно и пристрастно, - что лучшие фильмы в истории кино снимал Акира Куросава, однако в рейтинге IMDb, с плебейской наглостью претендующем на "достоверность и объективность", представлены лишь американские фильмы в качестве "вершины"; неужели кто-то всерьёз считает, что "Побег из Шоушенка" и "Крёстный отец" - это лучшие фильмы во всём кинематографе? Вы серьёзно? Я это даже досмотреть не смог, это же просто мусор. А вот философский рейтинг по версии A&HCP, где в топ-10 представлены (по убыванию) Маркс, Ленин, Шекспир, Аристотель, "Библия" (группа авторов), Платон, Фрейд, какой-то Хомский, Гегель и Цицерон, - кто в здравом уме будет настаивать на объективности подобного? Хайдеггер в этом рейтинге выше Ницше, а Пикассо - Достоевского! Не-у-же-ли? Я, кстати, даже не знал, что Пикассо ещё что-то писал. Я полагаю, примерно так же, как и рисовал...
Bon, в этом плане я, безусловно, всецело на стороне Лема, который был крайне пристрастен в своих взглядах и творчестве. Мы как раз это ценим, потому что нам совершенно ясно, что имел в виду Лем по какому-либо поводу - именно благодаря этой категорической прямоте, что на самом деле большая редкость (я могу припомнить только фон Гумбольдта, схожего по характеру). Пессимизм Лема был глубокий и не наигранный, равно как его душевная милота - она была абсолютно искренней, не литературной. И то и другое было порождено ужасом... (В этом плане Лем был бы крайне интересен для рассмотрения в контексте Делёза, но Лем у него не упоминается, если француз его вообще знал).
"Культура", - пишет Лем, - "есть нечто необходимое и случайное, как подстилка гнезда; это - убежище от Мироздания, маленькая контрвселенная, с существованием которой большая Вселенная мирится молчаливо и равнодушно равнодушно потому, что в самом Мироздании нет ответа на вопросы о добре и зле, о прекрасном и безобразном, о законах и нравах. Язык - порождение культуры - служит каркасом гнезда, скрепляет подстилку, придавая ей форму, которая обитателям гнезда кажется единственно возможной. Язык - знак их тождественности, общий знаменатель, инвариантный признак, и его действенность кончается сразу же за порогом этой хрупкой постройки". - Ужас бытия, ледяной холод Вселенной - вот что порождает культуру как маленький гемютный кокон, в котором скрывается человеческое общество, в действительности не способное дать ни одного вразумительного толкования о сути мироздания. Это не тянет даже на детский лепет...
Но есть ли смысл творить, если написанное - лишь продукция?
"Инфляция печатного слова отчасти вызвана экспоненциальным возрастанием количества пишущих, но издательской политикой - тоже. Детство нашей цивилизации было временем, когда читать и писать умели лишь избранные, по-настоящему образованные люди. Этот критерий сохранял силу и после изобретения книгопечатания; и хотя сочинения глупцов иногда издавались (тут ничего не поделаешь), их число еще не было астрономическим - не то что теперь. В разливе макулатуры тонут действительно ценные публикации: ведь легче отыскать одну хорошую книгу среди десяти никудышных, чем тысячу - среди миллиона". - Нет "плохих" или "хороших" авторов, есть лишь "литературный труд" (начиная с Бальзака), копирайт на кой (с Гюго и Диккенса) обеспечивает существование. Скажи мне, автор, в чём твои доказательства: - То есть? - удивится он. - Ну, для чего? - Но, дорогой мой, я же не Платон и не претендую на (делает замысловатый жест рукой) - Но зачем тогда писать что-то? - О, это просто заработок! - Ясненько.
"Письменность с самого своего зарождения имела, казалось бы, единственного врага - ограничение свободы выражения мысли. И вот оказывается, что для мысли едва ли не опаснее свобода слова. Запрещенные мысли могут обращаться втайне, но что прикажете делать, если значимый факт тонет в половодье фальсификатов, а голос истины - в оглушительном гаме и, хотя звучит он свободно, услышать его нельзя? Развитие информационной техники привело лишь к тому, что лучше всех слышен самый трескучий голос, пусть даже и самый лживый". - Писал Лем в то время, когда простейшие ЭВМ занимали огромные залы. Но такому уму не составляло труда оценить примерно направление развития технологий, включая нынешнюю кибернетическую эпоху, когда ты уже не уверен, кто вообще написал текст - живой человек или нейросеть, сгенерировавшая сие, имитируя чей-нибудь стиль. Уже запросто голос-робот изображает любой голос, подражая манере речи. Люди относятся к этому с нервной иронией, а Лем, который всегда был прямолинейным до крайности, просто был мрачен)
* * *
"Я не питаю иллюзий. Боюсь, что меня не услышат, потому что нет уже универсальных авторитетов. Разделение (а может быть, распадение) науки на специальности зашло далеко, и специалисты объявляли меня некомпетентным всякий раз, стоило мне ступить на их территорию. Давно было сказано, что специалист - это варвар, невежество которого не всесторонне. Мои пессимистические предвидения основаны на личном опыте". - Таково мрачное умозаключение Лема как философа.
Литературный стиль Лема - характернейшее Континентальное письмо - беллетристика (букв. "изящный слог", орнаментальность, "витиеватость"):
"Сумрак смягчал резкие грани скал, открывая в них сходство со сфинксами или грифами превращал бесформенные провалы в глаза, оживленные взглядом, и эта неуловимая спокойная работа с каменными декорациями создавала все новые эффекты хоть эффекты эти и становились все более иллюзорными, ибо сумрак постепенно отнимал цвета у земли, щедро заливая глубины фиолетовой чернью, а небо - светлой зеленью. Весь свет словно возвращался на небеса, и застывшие косогоры облаков отнимали остатки сияния у солнца, перечеркнутого черной линией горизонта. Дом снова становился белым - это была призрачная, зыбкая белизна ночного снега; последний отблеск солнца долго таял на небосклоне..."
Так писали в Континентальной Европе всегда, и мы благодарны Лему за то, что он выдерживал марку.
Прямой оппозицией этой манере является Атлантический стиль (каноны его задал Флобер на заре литературной масс-продукции) и лично Кинг, противопоставленный Лему. В опусе "Как нужно писать литературу" Кинг выдаёт каноны Атлантического "стиля" как стиля механистического действия с использованием минимума отвлечённостей в жёстких рамках фразы из 7-8 слов. Если в Континентальной школе фраза может расплываться эдак на полстраницы, а то и не на одну страницу, - так создаётся флёр, атмосфера, тонкая эмоция, словно ностальгическая мелодия, свойственная польской песне (у Лема в этом плане наиболее удачной получилась повесть "Маска", выдержанная в стилистике Кафки), - то в Атлантистской литературе, - даже той, которую сами авторы почитали чуть ли не как "философскую" (Лондон, Хемингуэй), - вы практически не встретите развёрнутой фразы, сколь-нибудь жизнеписательной. Естественно, во многом это зависит от языка. Лем писал на великолепном польском языке, как Ницше писал на немецком, а Достовеский на русском. Французы, англичане, американцы пишут, понятно, на своих языках, кои считаются "аналитическими", крайне узкими в описательной, орнаментальной части. Аллегории в этих языках плоские или странные, поэтика - просто слабоумное безобразие вне рифм, ритмики и смысла (три канона Континентальной поэтики по-Гёте), "философия" - стерильная и аморфная. Атлантический стиль письма можно характеризовать как "журналистский", вульгарный, тогда как лучшее из литературных творений Континентальных авторов, к коим относится, безусловно, и Станислав Лем, относится скорее к области метафизики и рассматривается в философическом контексте. Как бы не претендовали Брэдбери, Хемингуэй или какой-нибудь Лавкрафт на глубины смыслов, они находились в жёстких рамках своего лексикона, своего узкого и при этом размытого Атлантистского восприятия. То же касается французской и шведской литературы, не вызывающей ничего, кроме брезгливости. "Ту би ор нот ту би", - я не могу проникнуться этим, это оскорбляет мой интеллект.
В той же Континентальной европейской манере выдержаны и характерные диалоги у Лема:
" - Я хотел бы жить где-нибудь на перевале, в большом пустом доме со ставнями, которые вечно стремится сорвать ветер, а выходя за порог… можно было видеть…
- Зелень?
- Нет, скалы! Огромные скалы, нагретые солнцем, а в тени - холодные как лед, отвесные, суровые, и этот запах… я не могу ручаться, но мне кажется, что и сейчас его чувствую.
- Ты родился в горах?
- Не все ли равно где?"
Эта стилистика, доведённая до крайности, переходит в абсурдизм (Ионеско, Зелиньский), иногда достигает высот экспрессионизма и уходит куда-то в религиозный экстаз) Это всё потому, что Континентальная Европа вкорне нацелена на сублимацию, единственно для цели коей служат языки, столь же пафосные, сколь и грандиозные. Никто в здравом уже даже сранивать не станет немецкий и французский, русский и английский, настолько космическая разница между ними**. Даже простое русское приветствие не осилит ни один американец, не исказив до безобразия и не влепив неизменно ударение не там, где нужно. Действительно, для этого требуется определённый психотип. А "хай" произнесёт любая обезьяна.
Соответственно, судьба переводов Лема - он прекрасно переводился на сложные европейские языки, - чешский, русский, немецкий, финнский, - но с передачей на французский и английский начинались сложности. Это языки слишком различного порядка. Можете просто взглянуть на оригинальный текст Лема, чтобы понять, насколько трудно это переводить. А ведь нужно было переводить так, чтобы сохранялся правильный тон, что, мне кажется, удавалось на русском языке. При этом я, скажем, до сих не имею ни малейшего представдения о том, в каком тоне высказывались Лондон, Хемингуэй или хотя бы Диккенс. Для меня это просто набор слов. У Лема же всю литературу пронизывает некая харатерная польская ностальгия, разыгрывается какая-то перманентная драма, которая и ужасает, и вызывает сочувствие, и глубоко понятна, и в то же время крайне далека. Мало какие книги вызывают столь сильные переживания, ты буквально переживаешь всё это вместе с автором, и, должно быть, в чём-то меняешься, что-то действительно понимаешь, и о чём-то размышляешь сам - годы и десятилетия...
Лему повезло с аудиторией в России - он был и ранее, и ныне одним из самых читаемых и любимейших авторов. Лема знают категорически все! А вот кто и что понимает - это уже вопрос особый, потому что Лем, конечно, не развлекательный автор. Я не знаю, что у него вообще можно отнести к разряду "фантастиеческого боевика", он такого хлама не писал в принципе. Герой его эпического цикла пилот Пиркс*** никакой не "супергерой" и даже не авантюрист, а просто увлечёный и отважный исследователь с проницательным и пытливым умом. Другие его герои также лишены бессмысленной суетливости героев американской фантастики и представляют серьёзную, несколько тяжеловесную и монументальную европейскую мысль с её вечным поиском смыслов. Бездны Космоса представляют вызов человеческим представлениям и герои нацелены на то, чтобы их сохранить. "Так мало нужно для счастья", - говорит наш Ницше. И то немногое светлое, что есть в сердце посреди этого космического необъятного простора, в конечном итоге оказывается единственно важным и истинным. Герои Лема погибают с улыбкой на губах, с мыслями о доме, который есть и не исчезнет...
________
* ещё один автор, обширно издававшийся в СССР с подачи Стругацких - Акутагава Рюноскэ - мне показался совершенной посредственностью, либо я чего-то в нём не понял
** тем не менее, в "Европейском обществе научной фантастики" (ESFS), созданном в Италии в 1972 году, официальными являются четыре языка - два Атлантических (английский и французский) и два Континентальных (русский и немецкий); украинские авторы представляют свои работы почему-то на русском языке, а не украинском (непатриотично!)
*** конечно же, мой пилот Алекзендер отчасти схож с Пирксом, при поправке на крайний индивидуализм и высокомерие ницшеанца